«Влияние национальности» заведомо вас отделяет от корней. Вы способны на них посмотреть и события проанализировать, откорректировать, в лучшем случае – отдалиться полностью, в сложных случаях – допроживать. Наблюдения за национальностью очень резко проявляются отношением к деньгам. Это естественно. Поскольку деньги есть межнациональный эквивалент обмена, внутринациональный эквивалент обмена, то поведение человека, его поступки могут ярко высветиться, как на экране цветного телевизора. Как же он себя поведёт, если ему предложить большую сумму денег? Он её спрячет или будет транжирить? Или внесёт на счёт и очень меленькими порциями предложит другим людям на обмен? Как человек собирает эту сумму денег? Что он откладывает? На что он тратит? Где ему жалко, где не жалко?
Интересно наблюдать за нациями и народами, сформированными в песках. Они всегда перемещались, на одном месте практически не задерживались. Одежда, шатёр и верблюд, лошадь являлись главными помощниками в поиске средств выживания. Сейчас, когда в современном человеке просыпается натура песчаного жителя, он приобретает себе машину как дополнительную одежду, как дополнительное платье, делает из неё жилище и начинает в ней путешествовать, поскольку включился ген постоянного перемещения.
Люди, которые перемещались пешком, допустим, возьмём национальность «еврей», очень ярко распределяются по земному шару и пытаются быть незамеченными. Нужно проникнуть в другой этнос, с этим этносом слиться, приспособиться, но при этом сохраниться. И инстинкт выживания входит в инстинкт накопления, который снаружи приспособился к среднему уровню достатка. Поэтому, даже если еврейский ген становится достаточно сильным при большом количестве богатства, показная демократичность всегда явлена. И желание показать: «У меня ничего нет» – приводит к приглашению для уборки своего жилища других людей, даже если самому нужно убирать жилище своего друга или своего соседа. Но собственное жилище он убирать не будет. Надо же быть открытым, прозрачным, но внутри что-то сохранить.
Это внутреннее закладывается в родословное по маленькому кругу, отсюда огромное почитание матери как материи, способной сохранить генокод, даже если всё кругом придёт в движение и будет выброшено и разрушено. И когда человек пускается в пешеходное путешествие, ему очень хочется своими ногами померить мир – в нём проснулось что-то от евреев. Ему хочется нести с собой рюкзак, который он считает самым сокровенным, или обязательно иметь деньги про запас. Но при этом снаружи казаться человеком достаточно среднего достатка, чтобы не выпячивать своё богатство. Отсюда – скромные дома, скромные офисы, скромные производства при достаточном объёме внутренних денег.
Татары мчались по этому миру, завоёвывая, забирая у людей самое лучшее и развешивая на себе. Меха, монеты, монисто, золото – демонстрация: «Да, у меня всего много». У татар прямо обратная позиция относительно евреев. Даже если внутри останется мало денег, снаружи важно показать: «Я богат». Вся внешняя атрибутика достаточно важна для проявления собственного достоинства.
У русских как у народа, имеющего границы, но внутреннюю пустотность, есть два инстинкта: один – инстинкт накопления, другой – инстинкт транжиры. Когда ты копишь-копишь деньги и потом способен в один миг их все потратить. Душа попросила, душа развернулась… Огромный инстинкт общинности. Пригласить всех погулять, даже незнакомых людей, всех накормить. А потом остаться ни с чем в надежде, что кто-то и с тобой так же поступит.
Отношение к энергиям у европейских народов постепенное: маленькими дольками, но надолго. Поэтому они собирают своё богатство достаточно долго и точно так же расходуют маленькими долями. Всё сразу не могут вынести ни снаружи, ни оставить внутри, ни положить по границам, а будут выстраивать свои бизнес-отношения постепенно, размеренно. Еврею очень сложно отдать долг деньгами, гораздо легче отдать предметами. Это тоже генетически обусловлено, поскольку, когда он вынужден был покидать своё жилище и уходить практически босой, прикрывшись одеждой, мягко говоря, скромной, предметы оставались. И он привык меньше ценить предметы, одежду. Зато он с собой уносил и прятал глубоко в себе сами деньги, которые потом мог снова поменять.
Также у разных национальностей очень разное отношение к слову. У русских есть понятия: «слово офицера», «честное пионерское слово», «слово купца». И генетически русские доверчивы, оттого что они привыкли верить обещаниям. Им могут много что наговорить – они поверят, туда устремятся, сами же вложат энергию, сами всё это сделают, а потом ещё и поблагодарят того, кто их устремил. Хотя он явно говорил полную неправду, но доверчивость к словам слишком велика. Народы песчаных стран торговали сладкоречивостью, поэтому склонны к обману. Не верят словам других и собственные слова заведомо выстраивают как неправду. Или пытаются на словах говорить одно, а на поверку делать прямо противоположное.
Если взять слова европейских народов, их требовалось скреплять свитками, печатями, документами, поскольку на словах не могли договориться, или их слабо фиксировали, или потом не выполняли. Нужны были дополнительные документальные подтверждения.
Теперь представьте сами себя. Каждый современный человек содержит огромное количество разных национальных выражений. И когда просыпается необъяснимый страх перед потерей – откуда он возник?
Или это страх еврея, которого будут гнать по земле и он заранее на подсознании готов оставить и жилище, и предметы, и взять с собой самое ценное, и взять с собой свою семью, и перемещаться в лохмотьях по этой земле?
Или в вас сейчас проснулась татарская кровь? И вы понесётесь по этому миру, будете безжалостно разбивать всё, что, может быть, сами же добывали с таким трудом. Да, за вами поедет обоз со всеми накоплениями, но это стремление захватить и взять, поработить и властвовать тоже достаточно сложное для манеры выживания.
Или сейчас просыпается диковатая разухабистость русской души, которая разгуляется и не заметит, как ничего у неё не останется? И будет только вспоминать: «Ах, я мог посыпать землю золотом или мог крыть крыши золотом». Или: «Я вот то и это…» – и при этом тут же внутренняя готовность от всего этого отказаться.